Прекраснейшая пьеса 18-летнего Рахманинова — в первом московском издании Александра Гутхейля. В некоторых местах имеются неточности (опечатки), вероятно, из-за довольно необычной для того времени музыки.
Предпоследний такт с семью целыми нотами иллюстрирует торжество музыкального духа над несовершенством нотных обозначений. Это место — олицетворение свободы фантазии, вдруг вырвавшейся из оков «закорючек и хвостиков». Если играть так, как написано, то время исполнения должно быть равно семи тактам. Но такты не указаны. Как играть? Уменьшённый размер нот говорит о предоставлении какой-то свободы исполнения. Но какой свободы? Возможно, Рахманинов выписал эти ноты именно так — рядом, как будто эти звуки должны быть чем-то цельно-бесконечным и энергетически насыщенным, подобно медленно (с замедлением ritenuto!) и очень тихо (пиано-пианиссимо!) распрямляющейся «пружине». Последняя высокая нота выписана в левой руке, очевидно, для совершенно тихого исчезания (или бесконечного продолжения?) в область божественного уже за пределами атмосферы.
В 1940 году (в эмиграции) Рахманинов написал вторую, более концертную, версию своей «Мелодии» с какими-то вроде бы лишними и по-американски «приторными» нотами, напоминающими кисло-сладкий соус из «Мак-Дональдса». В этом варианте нет той первоначальной космической чистоты, простоты и глубины, и нет удивительных последних нот. Однако, публике, особенно состоящей более, чем на 50% из американских домохозяек, нравится.